Елена Лапшина

«Так много парусных и насекомых»

НИКОЛАЙ ЗВЯГИНЦЕВ. ВЗЛЕТКА. – NEW YORK: AILUROS PUBLISHING, 2015.

Итак, поэт Николай Звягинцев, благополучно переболев вавилонами, за десять с лишним лет добрался до респектабельного «Нового мира». В этом году у него вышла шестая книга стихов «Взлетка» – не маленькая – 64 стихотворения, написанные за 5 лет, пополнили авторские закрома.

Звягинцев относится к тем поэтическим счастливчикам, кто пишет много, но не длинно – от этого выигрывают, в первую очередь, конечно, читатели. В наше время информационной доступности трудно абстрагироваться от личности автора, от его принадлежностей к группам/союзам/товариществам, от критических высказываний в его адрес, по случаю засевших в мозгу, от брошенных на лету реплик коллег по цеху. Опять же фестивали, перформансы, милые авторские иллюстрации в книге… И вот перед читателем уже не текст, а «поэт-проект» – почти дневник жизни, только в случае со Звягинцевым – не событийный.

Вообще, Википедия поступает нечестно, сразу раскрывая карты поэта Звягинцева: и какую традицию-то он продолжает, и о том, что силлабо-тоника у него изящная, и про пафос и постулирование. (Джойс, например,  оскорбился, когда его спросили, о чем роман.)

Поэтому, зажмурившись и сделав «бр-р-р», предлагаю просто читать.

Что можно извлечь из самого текста? Для начала не много – текст герметичен: ни тебе очевидных аллюзий, ни ключей, ни общекультурных зацепок, пригодных для разгадывания, при том, что в культурном уровне автора не приходится сомневаться – текст сквозит филологией и интеллектуальностью. Синтаксис тоже местами шокирует «неподготовленного», так сказать, читателя. И рифмует автор неопрятно – усеченно или позволяя себе что-нибудь вроде «грибного – осьминога», – конечно, специально, потому что иначе, учитывая поэтику, было бы смешно. Затыкает звук («каКСКРыш»), потому что звук здесь, в сущности, не важен – не ставит себе автор такой задачи. Звуковое урегулирование работает на смысловую преемственность текста, равно как и синтаксис. Здесь прочитывается иное. Напротив, оппонируя Википедии (позвольте замереть в глубоком пардоне – не удается полностью абстрагироваться), заявленная целостность мира с ее «взаимосвязями всего со всем» предстает взаимосвязью «осколочной»  – произвольно сочленяющимися паззлами: перемешайте их, соедините в другой последовательности, и мир снова обретет свою целостность как единство осколков. Этот прием – из текста в текст – собственно и держит гипертекстуальное пространство Звягинцева (потому что судить о его творчестве по одному стихотворению нельзя – неправильно). Не утрачивается ли при этом нечто невыразимое – надсловесное, – что делает целое больше совокупности частей? Не знаю. Но таковы правила игры. Если читаем, значит принимаем.

С кем бы сравнить Звягинцева? – с имажинистами, абсурдистами, метареалистами, выросшими детьми «Вавилона»? Нет, глупости-глупости. Пусть будет, как будто он один во всей вселенной – ни «до», ни «после», – никакой истории литературы – абстрагироваться так абстрагироваться.

Чем же берет поэзия Звягинцева? А тем, что она – поэзия.  Потому что «Так много парусных и насекомых/ Несут случайное колесо,/ Когда глядим на едва знакомых,/А нас царапают, вот и всё»– абсолютно поэтическое мышление. Или (приведу полностью):

 

Он обнюхивает следы,

Год воинственный, урожайный.

Смотрят с той стороны слюды

Все смешливые горожане.

 

Остров света, моя блесна,

Полурыба с озерным нимбом.

Разбегаешься, не узнать,

Как ты с яблоками в обнимку

 

Тихо падаешь в этот сад,

Невесомая, как плотвица,

Поворачиваться, кусать,

Перевертываться, ловиться.

 

– абсолютное поэтическое видение мира. И так – в каждом тексте. Теперь, разобравшись с правилами, можно говорить – «в стихотворении».

В поэзии Звягинцева происходит некое очевидное волшебство. Иногда – это целое стихотворение, иногда – вдруг строка, которая точностью бьет не в бровь, а в глаз, и с подбитым глазом зависаешь над ней. Приводить построчные примеры нет смысла – они слишком индивидуальны. Как он это делает (расскажи мне, Холшевников)? – вообще непонятно. Видимо, великая сила искусства.

Разрушая целостность смысла (читай «мира»), Звягинцев перекомпонует его в другой плоскости или даже – плоскостях. Что-то утрачивая, читающий, благодаря или вопреки смещениям, обретает способность к «иновидению» – зрение «ускоряется» и ухватывает подробности, ускользающие при прямом взгляде на вещи. В общем, все встает на свои места, как лист перед травой.

 

…Я – украденная ложка,

Ты – холодная дорожка,

Вместе этот и другой.

Я хочу в конце беседы,

Чтоб нестарые соседи

Дружно топнули ногой.

Стали вольтовой дугой.